Интервью с Татьяной Шабуниной.

- Тань, а ты где жила?

 - Родом из Замоскворечья: метро Добрынинская.

- Спартаковский район. Хотя тогда вся Москва была спартаковская... 

- Но у меня это [любовь к «Спартаку»] не от района, не от друзей, школы... У меня это от папы, брата и от мамы - она тоже увлекалась футболом, любимый футболист был – Хусаинов. А когда мне было пять лет, папа с моим братом (он старше меня на восемь лет) сидели смотрели футбол, папа меня подзывает: «Вот смотри – это «Спартак», а вот это... (я уж не помню, кто там играл). И запомни раз и навсегда: когда я говорю «Спартак», а ты называешь другую команду – считай, что отца у тебя больше нет! И брата тоже! Поняла?» «Поняла...»  Я призадумалась, ушла. Снова подзывают: «Это кто?»  «Спартак!» «А за кого надо болеть?» А я всегда была, знаешь, таким противным и вредным ребенком, если мне говорили - белое, я говорила - черное, если говорили – черное, я говорила – белое. Всегда все делала наоборот, но как-то со мной мирились, говорили: «Да отстаньте от нее! Все равно не переубедишь!» И вот: «За кого надо болеть?» Хотелось сказать наперекор, но как-то папу терять не хочется, и говорю: «За «Спартак». Это было летом. А осенью передают хоккей по телевизору и крупным планом показывают Якушева. Я вдруг подбежала к телевизору и говорю: «Я его люблю!» Сама не знаю, что это на меня нашло! Пять с половиной лет мне было. Как мне потом рассказывали, мама отцу сказала: «Гена, хорошо, что он за «Спартак» играет, а то бы сейчас ребенок сиротой остался!» И после этого – все! Я – спартаковка! Хоккей, естественно, на первом месте – потому что был Якушев. Ходила  практически на все матчи. Если отец работал – брат брал, если брат не мог, забирал друг отца (он работал недалеко от «Лужников»). Любовь к Якушеву - она у меня до сих пор, я всем твержу одно и то же: «Лучшего хоккеиста в мире не было, нет, и никогда не будет!»  

- Ты с ним потом познакомилась?

- Нет! Хотя, когда он заканчивал с хоккеем, я ему цветы вручала, так где-то мы пересекались, но... Не могу сказать, что я совсем такая скромная, могу наезжать на ментов, на кого-то еще, но вот все-таки довольно стеснительная – в плане общения с тем, кто мне нравится... Когда Якушев ушел, я еще года два ходила на хоккей, потом забросила. А на футбол я ходила тоже сначала с отцом или братом, а с первой лиги [с 1977-го года] начала ездить самостоятельно на матчи. Решила, пусть первая лига, но это же «Спартак»! Дома мы,  конечно, это обсуждали и решили, что моя поддержка просто необходима (Смеется). Я ходила на все матчи.

Детей до шестнадцати [без родителей] не пускали, но очень выручала косметика – накрасишься поярче...

- Но были случаи, когда - от ворот поворот?

- Был один случай, мне было, правда, уже лет семнадцать. У меня была практика и, естественно, я ходила на работу не накрашенная. И вот однажды после этой практики поехала на хоккей в Лужники, а меня не пускают! «Ну не ношу я с собой паспорт! Мне уже семнадцать!» Но я нашла выход из положения. Шли двое мужчин на центральную трибуну. Я попросила одного из них поменяться со мной билетами и прошла с другим - типа, как сестра или дочка. Но вообще перед футболом я красилась будь здоров! Не то что шестнадцать – все двадцать пять можно было дать!

- Первый выезд...

- В 1978-м ребята мне предлагали, но я знала, что можно и не рыпаться - мама не пустит. А в 1979-м решила никому ничего не говорить, продала все, что было – чтобы поехать в Ростов, [на «золотой» матч «Спартака» - последний в сезоне].

- А что продала?

- Мне на пятнадцать лет подарили браслет серебряный – «неделька» тогда назывался. Одна девочка из класса с удовольствием его купила – тогда ведь на все был дефицит... Плюс экономия на всяких...

- Завтраках?

- На завтраках... К бабушке поедешь – она рублишко даст на мороженое – в копилку! Мороженое я не покупала, мне его покупали - за контрольные по математике: писала чуть ли не для половины класса (Смеется). У меня, допустим, вариант один, а у соседа – другой, я за десять минут свой решаю (математика была любимейший предмет, давалась очень легко) – потом решаю ему: «Коля, с тебя мороженое!»

- И сколько накопила для выезда в Ростов?

- Не помню. А у моей одноклассницы в Ростове жила тетка, и я ее решила подбить на это дело. С родителями договорились, что едем эту тетушку проведать. Мама: «Денег нет!» «А мне и не надо!» Купили билеты и поехали. А тогда ведь по субботам учились, а мы еще и в пятницу пропустили уроки. И кто-то из ребят взял и заложил учителям, что мы уехали в Ростов на футбол... Короче, нас тетка встретила, мы вручили ей колбасу или еще что-то, потом пошли гулять по городу. Встретили Гришу Солому с ребятами. Возвращаемся домой, а тетка и говорит: «Тань, а твоя мама болела что ли, когда ты уезжала?» «Нет». «Мы получили телеграмму». Показывает: «Выезжайте срочно, мама – в тяжелом состоянии в больнице». Пошли звонить в Москву. А у нас тогда телефона не было, звоню Таньке – подруге. Подошла ее сестра. «Ира, что случилось?» Она мне – шепотом, чтобы мать ее не услышала: «Все нормально. Но если вы в понедельник не придете в школу – вас исключат». Обратно к тетке мы не пошли, потому что решили, что она может нас депортировать. Пошли гулять, встретили опять наших, на вокзале переночевали, на следующий день приехали еще ребята. Шли по Ростову, местные думали, что мы – интернатовские: потому что все в одинаковых шарфах, шапочках – вязаных, самопальных. Мне шарфик и шапочку бабушка связала. Кто-то из девчонок сказал: «Давайте зайдем в церковь – поставим свечку – чтобы «Спартак» стал чемпионом». Так и сделали. Кстати, мы и в Питере в 1996-м тоже поставили свечку.  

- Сколько народа приехало в Ростов?

- Человек 80, не больше. Но там еще кое-кто летел на самолете, но Ростов не принимал -  их где-то посадили, они так и не успели на футбол.

- Это был последний тур, 3:2 «Спартак» выиграл и стал чемпионом. Как вели себя местные?

- Очень агрессивно! В первом тайме в нас кидались и семечками и... чем только ни кидались! В перерыве  началась какая-то потасовка, прибежали мусора, быстренько нас перевели на другую трибуну – почти пустую. Но там оказался один безбашеный ростовчанин, когда судья назначил пенальти, он сказал: «Если кто-то вскочит – мне терять нечего: зарежу!» И показал нож. Но я была от него далеко, и вскочила, и кричала (Мирзоян забил третий гол на 71-й минуте – Т.Д.)... Ну думаем: после матча начнется! Мальчишки отдали мне вещи, чтобы налегке драться – я была вся в часах и сумках. Да еще цветы! Нас там было пять девчонок, все - с цветами, в предвкушение победы. У меня был любимчик – Шавло, просто балдела от него! А среди нас был мальчик Юра – фотограф, он стоял передо мной, и когда финальный свисток прозвучал, он: «Беги за мной!» И рванул... на поле! Я – за ним, и все остальные – за мной. Я, можно сказать, рванула от безысходности - спасаясь от этого бандита. Прошло 43 года, до сих пор удивляюсь, как смогла перемахнуть через ограждение – в зимнем пальто, сапоги на каблуках, сто пятьдесят пакетов, да еще букет! Выбежали, я, конечно, к Шавло. Две девчонки были татарки, они, естественно, побежали к Хидиятуллину, потому что Дасаев не играл (хотя он тоже выскочил). Смотрю, стоит бедный, несчастный Черенков – прямо ребенок! А одна из этих девиц задержалась. Я говорю: «Отдай цветы вон тому мальчику! Черенкову». Но она отдала цветы мне и я побежала к Феде... Хидиятуллин кричал: «Уйдите с поля! Нам засчитают поражение!» Но его никто не слушал... Потом  Никита Киселев, Андрюха Серпан и еще кто-то пошли договариваться насчет автобуса – чтобы нас как-то вывезли, потому что местные хотели нас прикокошить. Рядом со стадионом была какая-то рощица, они вооружились какими-то дубинами, палками – били по нашему автобусу. Камнями закидывали. В автобусе выяснилось, что Вельвет пропал. А он в Ростов приехал в куртке, которая застегивалась исключительно при помощи плоскогубцев. Приезжаем на вокзал, сидит Вельвет. Рассказывает: «Стою на остановке, а там местные идут. Их трое, а нас двое». «Двое? Кто еще был?» «Я и мои плоскогубцы!» (Смеется)... Обратно ехали весело, поезд Баку – Москва, в одну дверь высаживают безбилетников – они в другую ломятся. Вроде денег ни у кого нет, но в ресторан отметить чемпионство оказались у всех. Кроме меня! Как-то так получилось – раздала этим безденежным. Оставила только десять копеек - чтобы войти в метро... Я тогда в ресторане в первый раз в жизни попробовала водку.

- И как тебе?

- Зашибись! Танька то моя не пила, еще ребенок, можно сказать, а я выпила довольно таки прилично... У нас в купе с Танькой был азербайджанец (который был в шоке полнейшем) и – пожилой мужчина (ездил в Грозный к дочери). Мы попросили, можно ли пустить ребят на третью – багажную полку. «Ради бога!» Засунули туда Витьку Радость и Алмаза. А утром глаза открываем: нет ребят! Азербайджанец: «Менты забрали». Мы так крепко спали, что ничего не слышали. Начала его искать по поезду. А там, говорят, половину ссадили. Господи, у них ведь денег нет! Какие-то их вещи лежат, куртка. Замерзнет ведь! Но в результате ребята добрались нормально.         

- Слушай, а как же вы на поле прорвались? Менты...

- Никто не останавливал! Они не ожидали, для них это был шок. Мы в 1981-м, когда на «Реал» поехали в Тбилиси, там тоже у местных был полнейший шок – такого никогда не видели. Но и для меня лично был шок: сидим в автобусе, вдруг на заднем сидении начинают курить. Оказывается – можно. Мне вообще показалось, что приехали в другую страну. Гостеприимный народ. Матч - 4 марта, мы прилетели 3-го. Кто-то прорвался в гостиницу, кто-то нет. А ребята познакомились с каким-то местным товарищем, которого звали Алек. Он: «Девчонки, вам некуда ехать – поехали к моей бабушке!» Я говорю: «Не поеду. Я лучше на вокзале». Страшно ведь. «Да не бойтесь! Возьмите мальчишек!» Взяли мы двух мальчишек, приехали к бабушке. Такой двухэтажный дом, как в фильмах – с длинным балконом по периметру. Бабушке лет восемьдесят, по-русски не понимает. Алек ей переводил. Он: «Вы с Леной ложитесь вот здесь, мальчики вот здесь...» «А бабушка где ляжет?» «На полу». «Давайте мы лучше на полу!» «Нет!» Утром проснулись от запаха обалденного - бабушка нам завтрак приготовила, потом приехал Алик – нас забрал, повозил нас по Тбилиси, показал город. Пошли на футбол. Какой-то грузин ко мне пристал: «Скажи что-нибудь по-грузински!» «Не умею!» «Если скажешь – «Спартак» выиграет!» А потом наши зарядили: «На стенах древнего Кремля напишем мы «Спартак» Москва, а в мавзолее под навесом мы красно-белый флаг повесим...» Смотрю, бегут три мента. Думаю, кирдык! А они: «Помедленнее! Чтобы мы поняли, что вы кричите. Класс! Класс!» А когда менты услышали «Брежнев, встав из-за стола , скажет мудрые слова...» - она начали просто аплодировать...  После матча все куда-то разбежались, идем вдвоем с Вельветом. У меня ни копейки (Ленка потеряла мою сумку деньками), у него тоже и, скажем так, не трезвый. Вдруг какой-то грузин Вельвету: «Подари девушку!» «Девушки не дарятся!» «Тогда продай!» Ну, думаю, все – у Вельвета нет денег – продаст! А он: «Они не продаются!» И когда мы вошли в гостиницу, меня не мог остановить никто! Забыла, что есть лифт – на шестой этаж взлетела как угорелая! Влетаю в номер, а там сидят два грузина и смотрят матч – «Динамо» Тбилиси играло с кем-то на Кубок Кубков. Я: «Пусть они отсюда уйдут – я их боюсь!». «Да ладно! Нормальные ребята!» Но грузины оказались понятливые – встали и ушли...  Администраторы в шоке – такого не видели никогда. Горничная сказала, что будет рейд по номерам. Мы попрятались кто куда.

- А сколько же вас было в номере?

- Давай посчитаем! На кровати спал Пашка Курский. Плюс два хозяина номера. Плюс пятерых вывели – тех, кого нашли. А в шкаф не полезли – мы там вшестером прятались. Когда из него вылезли, Сашка Сапрыкин смотрит на меня, на себя... Он – высокий, а я хоть ростом не велика, но никогда не была худой. А шкаф такой двустворчатый, маленький. И Сашка: «А как нас туда шесть человек поместилось?» Я: «Я вот тоже думаю: как он не развалился!» Получается, четырнадцать человек в двухместном номере. Когда ребят выводили, я слышала, кто-то сказал: «Мы все понимаем, ну пусть вас будет три-четыре лишних человека, но не столько же!»

- Когда ты ездила на выезды – отгулы брала?

- Отгулы брала. Если отгулы не давали, шла и сдавала кровь – за кровь то по любому два отгула давали.

А когда я отсидела 10 суток, мама договорилась с директрисой (я в универмаге на Фрунзенской работала) оформить типа за свой счет. И вот собралась куда-то на выезд, а мне: «У тебя и так было столько дней за свой счет!» И тогда я взяла больничный - это было для меня как нечего делать! Мне достаточно было съесть мороженое, промочить ноги, и сразу же возникала ангина.

- 10 суток. Что это за случай был?

- После «Харлема», когда наши ребята погибли, поехали...

- Извини, ты на «Харлеме» была? 

- Да. Я сидела именно там, где произошла давка.

- Тогда, давай по порядку - с этого жуткого матча начнем.

- На трибунах было скользко, а у меня были очень высокие каблуки. Никогда в жизни я не уходила раньше времени, а тут Ирке Шушере говорю: «Пошли, а то сейчас навернусь, и, как сказал бы мой отец, «кувыркаться надоест!» «Ну, пойдем». Мы спускаемся, в этот момент Швецов забивает гол...

- Менты утверждали, что давка произошла из-за того, что такие как вы, рванули обратно на трибуны...

- Врут они! Никто обратно не побежал, порадовались и спокойно спустились и пошли к автобусу спартаковскому – к трибуне А. Мы все время именно там собирались и потом шли на «Ленинские горы» - станцию. Стоим с Иркой - Афони нет (я тогда уже встречалась с Андреем Афониным), и вообще никого нет. Смотрим – ведут какого-то парня. Он весь в крови. «Ребята, что случилось?» «Там ужас!» Мы с Иркой побежали к стадиону. Но менты уже все оцепили – не пройти. Смотрю, идет Андрюшка. А у нас был друг – Стас. Я, когда со стадиона уходила, ему сказала: «Стас, пошли!» А он: «Я пойду вместе с Афоней!» «Так он сидит далеко!» «Я его дождусь!» И вот я спрашиваю Андрея: «Где Стас?» «Я его не видел». «Так он хотел пойти с тобой!» Стаса мы так и не дождались - поехали домой. А Стас жил с бабушкой и сестрой младшей - мама у них умерла, отец ушел. На следующий день эта бабка звонит - вся в слезах - и говорит, что ей позвонили: нужно ехать в морг – на опознание. Она говорит: «Я не могу ехать». Поехали мы с Афоней и еще с двумя ребятами.

- Там было много тех, кто на опознание пришел?

- Не помню. По-моему никого не было. Я не пошла, Лешка тоже. Пошел Афоня... 23-го были похороны, потом поминки (мама моя бабушке этой помогала). А в этот день «Спартак» играл с рижским «Динамо». Вот и решили прямо с поминок поехать на хоккей – на такси. Мы с Иркой приехали раньше всех – стоим ждем остальных, Ирка грызет семечки – это у нее любимое занятие было. На нас черные платки. Подходит мент: «Здесь стоять запрещено!» А я и так терпеть их не могу, а тут еще и на взводе. Говорю: «Тогда так напишите: стоянка людей запрещена!» Слово за слово - он мне слово, я ему два. В итоге нас начинают вязать, в этот момент появляются ребята – нас отбивают, но их всех забирают. Мы с Иркой - две дурры! - решили, что это несправедливо – за нас ребята пострадали - и пошли в это 135-е отделение. В итоге всех отпускают, а нас оставляют. Развели по разным кабинетам. Я на тот момент совершеннолетняя, а Ирке еще не было восемнадцати. И вот мне мент начинает: «Наши сотрудники погибли...»  Я говорю: «Ваши сотрудники погибли по своей дурости и за свою зарплату. А наши люди - за свои рубль двадцать погибли...» Короче, это была суббота – нас отпускают и говорят, чтобы в понедельник явились. Я, естественно, на все это забила, а Ирка поехала. И ей выписали штраф... Точнее, ничего не выписали, а просто сказали, что с нее 30 рублей, и Ирка отдала эти деньги. Звонит мне, рассказывает. Я: «Ира, я не собираюсь им отдавать тридцать рублей! Я за эти деньги полмесяца работаю!» 8-го ноября «Спартак» играл в Киеве – собиралась ехать, а 5-го ночевала у бабушки – она жила в трехстах метрах. В половине седьмого утра (!) звонит мама: «Приди домой! За тобой приехали из 135-го!» «Мама, скажи, что не знаешь, где я! Можешь сказать, что я шалава. Тебя материнства никто не лишит. Мне уже восемнадцать!» Не знаю уж, что они с ней сделали, как напугали – вообще-то мама такая боевая, может всех послать, а тут давай рыдать: «Приди, пожалуйста!» «Мам, скажи, что нет меня!» «Приди ради бога!» Пришла, и меня везут в 135-е. Начальника нет, до 10-ти его ждала. Приехал: «Ну что – довыступалась! Надо было как Родина (это фамилия Ирки) приехать и ничего бы не было!» «А с какой стати я должна вам деньги платить!» И он тогда: «Везите ее в суд! К судье Ивановой (условно – не помню фамилию)!» Я: «Имею право на телефонный звонок!» Позвонила маме: «Мама, спасибо тебе большое! Теперь мне придется еще и в суд ехать!» Приезжаем в суд, мама уже там сидит. Судья Иванова болеет, меня - к другой. Та открывает папочку, видит: «Харлем», Лужники, 20 октября. Закрывает и говорит: «Десять суток – неповиновение властям». Мама начинает рыдать, орать, что она готова заплатить штраф. Я тоже начинаю орать: «Попробуй, дай им хоть копейку - из дома уйду!» Привозят снова в отделение, там начинается: «Фас! Профиль!» Я подкалываю: «А отпечатки пальцев? Ведь я - главный преступник страны! Чикатило моя фамилия!» Они: «Заткнись!» Начальник отделения тому, кто меня сопровождал: «Ты что охренел! Какие десять суток!» Тот оправдывается: «Наша судья болела, а другая даже разбираться не стала!» Приезжает мама, начинает орать: «Я на вас жалобу писать буду!» «Да пиши!» На следующий день мама не успела написать, потом праздники начались, а когда пошла подавать жалобу – умер Брежнев, и всем было не до нее. Так что свои десять суток я таки отсидела.  

Кстати, в 1984-м через год в «Лужниках» менты парня забрали одного, я снова встряла... Были такие заскоки. Мне сейчас предъявляют, что не поддерживаю бойкот, говорят: «Вспомни, какая ты была!» «А 55 лет назад я ходила в детский сад, на ментов не бросалась! Что из этого!»

- 1984-й год...

- Повязали, в автобус загрузили, заходит туда тот самый знакомый лейтенант, увидел меня и как заорет: «Отпустить! И больше никогда не трогать! Там мама на всю голову еб**тая, и дочка такая же!»

- Расскажи. как десять суток провела?

- Было очень прикольно. Привозят в Бутырку - в кабинете начальника уже мама сидит! Я говорю: «Ты что приехала - вместе со мной хочешь сидеть?» «Поесть тебе привезла!» А она работала в магазине, и понятия дефицит для нас не существовало. Ментам перепало: и сырокопченой колбаски и еще чего-то. Она: «Я тебе еще белье привезла, подушку...» Естественно, это взять не разрешили. Поела я - повели в камеру. Там контингент: какая-то тетка по пьяни со свекровью что-то не поделила, другая только что освободилась и снова загремела за какую-то драку... Самой молодой - года тридцать четыре, мне казалось, уже старуха. Думаю: кошмар! Но на следующий день привезли фанаток Пугачевой  - молодых девчонок. С ними уже было повеселее. На работу нас возили на фабрику Свободы: фасовали мыло, крема – конвейер идет, ты ловишь и в бумажку заворачиваешь. Привезли в первый день, смотрю, Валера, мой дядька, у проходной стоит. Я конвоиру (он единственный был мужик, остальные – женщины): «Жень, у меня там дядька стоит. Можно подойти?» «Подойди!» Дядька: «На! Мама передала». Смотрю: бутерброды и так далее. И в придачу - батон колбасы. «Валер, а чем я резать буду?» «А это вашему конвоиру - чтобы не выступал». «Этак мама разорится – каждому колбасу!» Подхожу: «Жень, вот тебе от моей мамы!» «Не надо!» «Сказали - отдать. Бери! Домой отнесешь, скажешь, что у тебя такая одна голодная сидит – блатная».

- Мама в каком магазине работала?

- В продовольственном. Она то коробку конфет, то коробку дефицитных вафель пришлет – конвоиру, начальнице. Я утром всегда Валерке говорила: «Скажи матери, чтобы чтобы дурочку-то не валяла, подешевле брала. А то додумается – еще и икры им красной пришлет!» Вечером приезжаем в тюрьму с работы, все – на ужин... А я по части жрачки - избалованная, скажем так. То, что там дают – жрать не могу!

- Пшенная каша...

- Пшенная каша – это там праздник! Какая-то вареная капуста без соли и чай – две чаинки на кружку. Единственно, тетки просили, чтобы хлеб забирала – они на батарее сухари сушили... В общем, приезжаем с работы, все – на ужин, а меня – в кабинет к начальнику. Там ужин ждет - мама передала. Вот так было все десять суток. Фанатки Пугачевой как узнали, что так можно, попросили надзирательницу – та разрешила из кабинета позвонить друзьям, и девчонкам тоже начали возить пищу. Но только днем – на фабрику. Был такой момент – все расписывались, какие-то деньги должны были за питание. «Я ничего подписывать не буду! Я ничего у вас не жру!» «А вам и не надо!» Оказалось, моя статья – неповиновение властям, не предполагает плату за питание. Меня единственно, что беспокоило: не послали бы на работу телегу. Директриса просто сошла бы с ума, увольняться пришлось бы. А мне они: «Ничего никто не пошлет. Статья такая – ни денег с тебя не берут, и на работу не пишут». Самый прикол был восьмого [ноября]. Начала барабанить в дверь, [надзирательница Ольга] открывает: «Ты что – в туалет?» Выпускает, а я ей говорю: «Найди «Маяк», мы сегодня с хохлами играем. Узнай счет!» «И ты из-за этого буянила?» «Да». Приходит: «2:1 «Спартак» выигрывает». А уже мало времени оставалось [до конца матча], я говорю: «Если Спартак выиграет, приди и стукни по-спартаковски!» «Это как?» Показала. «Хорошо». «А если не выиграем – можешь не приходить». Сижу, Ольги нет. Твою мать, неужели проиграли! Давай опять барабанить. Ольга: «Да забыла я про тебя! Все нормально!» Тетки там были в полнейшем отпаде: «Господи! Зачем вас вообще привезли!» Когда выпустили, пришла на матч, все подкалывают: «Срок мотала – зону видела! Наколки покажи!» Издевались надо мной как хотели. Я отвечала: «А что – нормально! Отсидела прикольно. На шесть килограмм похудела...»

- У тебя с ментами были еще какие-то истории?

- У меня с ними постоянно какие-то конфликты были. У меня ненависть, допустим, к хохлам  привита дедом – он их просто ненавидел. А почему у меня к ментам такая, даже не знаю. Запомнилось, 1981-й год, мы с Андрюшей с боем прорвались на какой-то матч... Не помню уж, к чему менты начали придираться, я на них орала как сумасшедшая, и нас пропустили. А он такой интеллигентный был – Афоня - в то время. Не пил. Прошли и он мне говорит: «Учись, как надо с ментами разговаривать!» И показывает мне на парня. Это был Профессор (я тогда еще не знала его). Стоит такой маленький мальчик (показался моложе, чем мы) и чего-то спокойно объясняет ментам. Зрение у меня плохое – решила подойти поближе. Вижу, он им... конституцию показывает – такая брошюрка. И говорит: «Покажите, где в конституции это написано!» Спокойно так говорит. Думаю: во как! Мне что ли тоже конституцию купить? Афоня: «Нет. Это тебе не поможет. Тебе как что-то скажут - ты начинаешь орать». Это правда, орала я на них – мало не покажется! Еще такой случай был. Играли на «Торпедо» (1984-й год), девчонок забрали знакомых. Пошла выяснять и, как обычно, девчонок отпустили, а меня и Ирку задержали и начали... В итоге мне мент говорит: «В понедельник явитесь на Петровку, 38». Наученная горьким опытом, решила, надо съездить - чтобы опять десять суток не заработать. Приезжаю, мне [мент] начинает показывать фотографии: «Знаешь этого? Знаешь этого?» «Нет. Этого не знаю, этого не знаю». «Ну как же не знаешь! Вот фотография – вы вместе». «Да мало ли я с кем фотографируюсь!» Я, к слову, поэтому и не любила никогда фотографироваться - говорили, что много фотографий идет на Петровку. «А этого знаешь?» «Знаю». «Как фамилия?» «Не знаю». «А почему ты его все время Винокуров называешь?» «Ну, хорошо. Знаю его фамилию - Винокуров». «А этого знаешь?» «Да». «Фамилия, имя, отчество...» «Афонин Андрей Владимирович». «Молодец!» «А хрен вас знает! Вдруг сейчас постельные фотографии начнете показывать!» И вдруг мент говорит: «А какой 20-го числа праздник?» А это был апрель-месяц. «Не знаю». «Подумай хорошенько!» «Понятия не имею. 22-го – день рождения Ленина. 21-го – коммунистический субботник...» «Хорошенько подумай!» «Чего вы ко мне пристали! Церковный что ли какой?» «День рождения Гитлера!» «А я и не знала, что на Петровке день рождения Гитлера – это праздник!» «Свободна!» Выхожу, жду Ирку. Ее десять минут нет, двадцать. Думаю, пытают что ли? Заглядываю в кабинет: «Где там Родина?» Мне: «Выведите ее!» Приходит, наконец, Ирка. «Как же они меня достали своим 20-м апреля!» «А ты что – сказала им, что это праздник – день рождения Гитлера?» «Нет. Начали меня вербовать!» «В каком смысле?» «Иди на Трубу (это Трубная площадь) – там соберутся сторонники Гитлера, а ты нам потом доложишь». «Ну а ты?» «Сказала, что не пойду - вдруг они меня убьют!» А они: «Если пойдешь, мы не отправим тебе на работу телегу, что ты в Тбилиси попала в вытрезвитель!» «Но я же никого не знаю!» «Вдруг кого-то узнаешь». «Хорошо, схожу». Я Ирке: «Ты охренела что ли!» «А кто тебе сказал, что пойду туда. А если и пойду, кто тебе сказал, что кого-то узнаю!» «Ир, у них везде там фотографии!» «Наплевать – у меня зрение плохое!» «Можно мусоров - кого-нибудь сдать» - говорит. «Ир, не надо никого из болельщиков не сдавать. Пошли они на хер! Потом ведь не отстанут! Тем более из мусоров ты знаешь ребят, с которыми мы нормально общаемся. Нельзя никого сдавать!» А на работу ей все-таки телегу вроде прислали.

 

- А как ее в вытрезвитель угораздило?

- Это было, когда с «Андерлехтом» играли – 1984-й год. Если в 1981-м год для местных [в Тбилиси] мы были – диковинка, транспорт даже останавливался, чтобы на нас посмотреть, когда на балконе чумили – народ внизу собирался,  к 1984-му они уже привыкли к нашим выкрутасам (ведь каждый год «Спартак» там играл [не только в чемпионате, но и в еврокубках] и особо не церемонились. Но я на тот матч не ездила в Тбилиси, а Ирка вернулась: «Твою мать! Забрали в вытрезвитель!» Я так поняла, забрали тогда ее под общую гребенку. Она: «Я сижу и ору: «Телевизор хоть включите! Приехала футбол смотреть!» Так ее вывели из камеры и включили телевизор! Все остальные начали тоже буянить, в итоге по телевизору все-таки матч посмотрели.

- Сердобольные менты... Слушай, Тань, а в разборках не участвовала с конюшней, с мусорами и так далее? Тебе не доставалось? К девицам было, наверное, все-таки особое отношение?

- Да ладно тебе! Отношение было такое же. Но я какая-то все-таки эктрималка... Допустим, у меня была подруга – болела за коней. Я могла спокойно с ней вместе идти, но такой персонаж как Толик Сафрон (думаю, знаешь его?) – он коням говорил: «Попробуйте ее только троньте!» Я могла спокойно с ними идти, орать. Они: «... нет пока команды лучше ЦСКА!» Я в этот момент: «...лучше «Спартака!» Но в те времена, чтобы парень руку поднял на девчонку – этого не было. Вот есть девки – разбирайтесь между собой! Мы в Воскресенске на хоккее могли с местными девицами подраться. У меня была одна подруга, у меня всегда были определенные понятия – [драться] до первой крови, к примеру, а та была абсолютно безбашенная! Мы один раз на Белорусской подрались с двумя конскими девчонками. Ленка своей говорит: «Ори «Спартак» - чемпион!» И при этом ее дубасит. «Не скажешь - вообще прибью!» А вторая стоит рядом со мной. Мы уже не деремся. Потому что я ей сказала: «Целуй Шавло!» (у меня значок был такой – помнишь, такие были круглые, вытаскиваешь бумажку – вставляешь свою фотографию) - она взяла и поцеловала. Я ей вмазала как следует: «А теперь пошла вон отсюда!» А Ленка дубасит свою девчонку. Я ей: «Лен, если хочешь – иди подубась вон ту. Я ей, правда, вмазала уже. Понимаешь, если человек не кричит – значит, верен своей команде. А вот когда эта овца поцеловала Шавло, потому что испугалась – вот ее надо бить!» А Ленка свою как со всего маха - о мраморную стену! Думала, у той девки мозги вылетят. Но так и не сказала «Спартак» - чемпион». Я потом Ленке сказала: «Представь – тебя лупят: «Говори ЦСКА – чемпион!» Если бы сказала – упала бы в моих глазах. Поэтому эта девка заслуживает только уважения. А моя поцеловала Шавло. И к тому же бросила свою подругу. Я бы от тебя не ушла». К девчонкам у ребят было особое отношение. Единственно, сумасшедшие люди были в Воскресенске – им было все равно, кого мочить - могли и девчонок. Ну, вот еще в Киеве в 1987-м году, я ногу подвернула, еле шла, а один хохол взял и плечом толкнул – чуть не упала. Я начала сразу орать, на него бросилась, хотя  – на одной ноге... Нога, когда подвернулась, я сняла туфлю, а надеть обратно не смогла – нога распухла. И ребята купили бинт и туфлю к ноге примотали...  

- Выезд в Киев в 1987-м считается знаковым событием, хотя Профессор считает, не самый крутой был в плане разборок...

- Честно скажу, я в разборках в Киеве не участвовала – мы вчетвером (я и трое ребят) гуляли по городу, поехали на рынок, купили арбуз, мне нужно было купить «Киевский» торт для начальницы, которая меня отпустила. Потом нога попала в дырку на лестнице, моментально раздулась, но кое-как дошла до стадиона. А Ирка Шушера приехала на поезде позже нас и говорит: «У меня осталась бутылка коньяка – возьми!» Я положила бутылку в сумку, никто ничего не проверял... Последние минуты, хохлы атакуют, а я, как сейчас помню, ору: «Миминошвили, миленький, ну свисти! Ведь время!» И он свистнул - представляешь! - раньше на 25 секунд – там на табло была секундная стрелка. И я сказала, что это самый лучший судья в мире. (Смеется). Счастье! А я жду, пока все уйдут – потому что иду с трудом. Подходит мент: «Фу! Горилкой пахнет!» Я открываю сумку и понимаю, что это разлился коньяк. Но сумка была брезентовая – он не вытекал. Нам дали автобусы, доехали до вокзала, потом автобус с командой подъехал, ребята Федю на руки схватили, несут, вдруг крик: «Хохлы!» Федю бедного чуть ли не бросили – побежали драться. А я в это время стою и выбрасываю в урну осколки бутылки. И вдруг до меня дошло, что вместе с осколками я выбросила в урну: паспорт, пропуск от работы, ключи от квартиры... И начинаю из урны все вытаскивать! И понимаю, что нет еще и кошелька, а в нем – 70 рублей! Почти вся моя зарплата. Начинаю искать кошелек. А народ уже садится в поезд - в тот, в котором ехала команда. Мы на нем в Киев ехали, проводники оказались нормальными: «Даже если у вас не будет билетов – мы вас как-нибудь пристроим». Ребята мне говорят: «Хватит! Пошли!» «Я не оставлю хохлам 70 рублей!» И вдруг слышу: «А! Москалиха – как бомжиха в урне роется!» И надо мной зависает рука. И в этот момент... А у Афонии была сломана рука, и он этим гипсом хвать хохла по морде! Я спрашиваю «Он что – ударить меня хотел?» «А я откуда знаю! На опережение сыграл». И я продолжаю искать свой кошелек! Уже Сафрон орет: «Оттащите вы ее от этой урны!» Я ору: «Не оставлю семьдесят рублей хохлам!» Меня чуть ли не с этой урной по перрону к вагону тащат... Я чуть не плачу: «Мои 70 рублей хохлам [достанутся]!» Приехали в Москву, выходим: «Смерть хохлам!» - народ на перроне весь разбежался. Прибежали менты. Я какому-то: «Чего прибежали? Испугались?» «Нет! После того, как первая партия приехала – мы уже ничего не боимся! Ковыляй!» Кто-то из ребят сердобольный дал денег на такси... Пришла на работу без торта, говорю начальнице: «Извините! Там такой же дефицит, как и здесь».

- А что у Афонии с рукой было? Он с гипсом уже приехал в Киев?

- Да. Мы ржали, даже менты ржали. В 1988-м я не ездила, а в 1989-м один мент говорит: «Он что – специально гипс одевает?» «Нет. Он просто руками сильно машет!» В 1987-м приехал – правая рука была  сломана, в 1988-м - левая. Такие кости! Поругается с Колей, даст Коле пинка, Коле ни хрена, а у Афонии нога сломана...

- Может кальцию не хватало – кости хрупкие...

- Не знаю. А Коля Преображенский у нас... как тебе сказать... Об его голову и пивные кружки били – кружка вдребезги, Коле хоть бы хны.

- А что за персонаж Добчинский, который с гантелями ходил?

- Добчинский – это отдельная песня! Человек немного не в себе. Даже много не в себе. С явными психическими отклонениями. Но безобидный. Мы когда из Ростова ехали, он бегал по всему поезду и орал: «Я предлагаю выйти в Туле и пойти пешком до Москвы и кричать «Спартак – чемпион спустя десять лет!» «Жора, ты с ума сошел! Представляешь, сколько мы будем до Москвы идти!» «Ну и что!»

- Он что – с гантелей ходил какой-то?

- Да. «Жора, а зачем тебе гантеля?» «Отбиваться от врагов...» «А враги – это кто?» «Таня, ты что не знаешь, кто такие враги? Я тебе расскажу... потом» У него идеи такие были... «Предлагаю пойти поймать коней и... всех их обоссать!» Точнее, не коней – конюшню, тогда слово «кони» не употребляли.  

 

- А заграницу когда ты впервые попала?

- Дима! Я должна тебя огорчить – за границей я не была ни разу! Как скажет Ирка Шушера, наша заграница – это пределы МКАД. Понимаешь, я очень боюсь летать самолетами. А первый выезд – в Румынию - они на поезде решили поехать, Афоня мне говорит: «Поехали!» А там паспорт [заграничный] нужен был... Мне говорят: «Тебе никто не даст!» «Да и не очень-то и хотела! Да и нет денег!» А денег у меня не было практически никогда. В Прагу тоже ехали на поезде, но как всегда у меня не было денег. +Хотя Афоня сказал: «Я тебе оплачу». В Испанию надо было лететь. Я долго настраивалась, но вспомнила, как я в Тбилиси летела в 1981-м – как чуть с ума не сошла. Или когда летели из Кишинева в 1983-м. Я накануне сама не спала всю ночь, чтобы уснуть в самолете - и другим не давала спать.  А в самолете сзади меня оказалась мама с ребенком на руках - он начал орать и барабанить по моему креслу. Я разоралась на весь самолет: на этого ребенка, на эту маму, на стюардессу. В итоге меня усадили подальше от этого ребенка. Я отрубилась, и только когда пошли на посадку меня разбудили: «Пристегнитесь!» А когда мы в Тбилиси летели – меня пугали, пугали, как это страшно, брат надо мной издевался: «Представляешь, входит стюардесса и говорит: «Внимание! Наш самолет падает с высоты 10 тысяч метров!» «Юра! Уйди!» Иду я по аэропорту и крещусь: «Господи! Спаси и помилуй!» Менты останавливают: «Вот крестится! А небось комсомолка...» «Я не комсомолка». «Паспорт!» Показываю паспорт (мне было семнадцать). «Ты хочешь сказать, что не комсомолка?» «Н комсомолка! Потому что комсомол не достоин иметь такого члена как я». «Мы сообщим по месту вашей учебы!»  «Сообщайте!» Переписали данные и отпустили. Бумага пришла в школу. Но никто не удивился – все меня прекрасно знали.

- Часто на тебя приходили такие телеги?

- Да-ааа! В школу, в техникум. Но когда в техникум приходила – первой ее читала тетка по воспитательной работе, но так как мама ее периодически  ее чем-нибудь ублажала – за мои прогулы, чтобы оценки ставили, или еще за какую-то хрень, то есть давала взятки пищевые, так сказать – дама ходу этой телеге не давала. А в школу с четырнадцати лет начали приходить. Зато отвязались со своим комсомолом долго доставали: пора вступать и т.д. и т.п. Я им отвечала, что в октябрята вступила по несознательности, в пионеры - спьяну (Смеется)... Все равно меня доставали. Но когда телега пришла, мою фразу, что комсомол не достоин иметь такого члена как я, перефразировали, что это я недостойна комсомола. И сразу отстали. Это было хорошо еще вот в каком плане. Мы когда из Ростова приехали, Танька была комсомолкой и ее начали прорабатывать - на общеклассном [собрании], на общешкольном, на комитете комсомола... А меня – к директору и все дела! Чистая формальность – я уже ничем не могла ее удивить... Было так. «Завтра с родителями!» Я говорю: «Мама не пойдет, если только папа». Папа пришел... В основном химичка наезжала. Папа взял и высказал свое мнение, типа «моя дочь сказала, что ей химия в жизни не пригодится». Потом мне отец: «Я больше в школу не пойду!» Через какое-то время мне опять: «С родителями!» «Хотите – Юра придет?» «Нет! Юру не надо!» «Хотите. Бабушка придет?» «Пусть бабушка придет».

- Юра тоже был не подарок?

- Естественно. Первая учительница, которая была у Юры и потом и у меня, говорила: «Две умных головы, но не к тому телу приделаны. Что один – хулиган, что вторая – хулиганка»... Пришла бабушка. Минут десять послушала, какая я плохая – и уроки срываю, и учиться никому не даю, и т.д. и т.п. и пятое, и десятое. В общем, слушала- слушала, потом встала и (ты уж извини меня за лексикон!) говорит: «Да пошли вы на хуй! Нашли блядь козла отпущения! Что, блядь, кроме Таньки никто, блядь, ни хуя уроки не срывает?» Как понесла их матом! А в 8-м классе пришел новый учитель, была какая-то контрольная, все сдали тетрадки. Он и говорит: «Здесь есть тетрадка, которая не подписана. Чья она?» А у нас был мальчик, который болел за конюшню – он и говорит: «Юрий Антонович, это наверняка Шабунинская тетрадка - на ней же ромб спартаковский нарисован». «Да, ромб есть». «Она с пятого класса тетрадки не подписывает – только ромб рисует». А в 8-м классе я вообще обнаглела – завела тетрадку на 96 страниц, разделала ее: 12 страниц – алгебра, 12 – физика, 12 – геометрия, 12 – история. И, допустим, контрольная какая-нибудь, я сдаю тетрадку, а на следующем уроке мне: «Почему ничего не пишешь?» «У меня тетрадки нет!» «Что не в состоянии купить?» «Она есть, просто я на алгебре сдала – контрольную писали». И вот Юрий Антонович пришел, все- то учителя уже знают, кто я такая, а он нет. И говорит мне: «К доске!»  Выхожу, кладу дневник: «Я не знаю». А нас в этот день должны были фотографировать - я возвращаюсь за свою парту и начинаю краситься. К такому учителя уже привыкли – не реагировали. А он – совсем молоденький! - «Тебя никто не отпускал!» «Ну, во-первых, не тебя, а вас. Вы слишком молоды, чтобы мне тыкать. А во-вторых, можете спросить у классного руководителя – если я не знаю [материал], то не собираюсь тупо стоять у доски! И вообще, мне надо краситься!» Он как заорет: «Вон из класса!» Я собралась и пошла. «Без родителей не приходи!» Стою в коридоре – крашусь. Идет директриса: «Тебя что уже новый учитель выгнал?» «Валентина Владимировна! Не только выгнал но и сказал: «Без родителей не приходи». Но, вы же знаете: мама не пойдет, папа не пойдет, могу позвать либо Юру, либо бабушку». «Никого не надо! Иди! Я сама договорюсь с Юрием Антоновичем!»

- Тань, последний вопрос. А почему Чапа?

- Меня так назвал брат. Потому что я всегда говорила не «пойду», а «почапаю». У меня это прямо с самого детства, не знаю, откуда взяла это слово. Все время: «я почапала», «давай почапаем», «ну все – почапали!»  И брат: «Ну, ты у меня прямо не Таня, а Чапа!» И когда мы поехали в Ростов, я сказала опять: «Давай почапали!» А Танька возьми и скажи: «Чапа ты наша!» Кто-то услыхал и началось: Чапа и Чапа...»